![[personal profile]](https://www.dreamwidth.org/img/silk/identity/user.png){kind=small}
(no subject)
9 December 2012 23:01Вот любопытная статья, опять же совершенно очевидные вещи.
Абзацы расставила сама, иначе читать невозможно
Д.В.Потепалов
Абзацы расставила сама, иначе читать невозможно
Д.В.Потепалов
ВИКТИМОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ ДЕТСТВА В ДРЕВНЕЙ РУСИ И ДОПЕТРОВСКОЙ РОССИИ (X-XVIIВВ.).
Изучение истории детства в Древнерусском и Московском государствах очень затруднительно ввиду крайней скудости источниковой базы. Отдельные летописные свидетельства, говорящие о детях, не дают возможности даже в самых общих чертах нарисовать картину детства в те, с исторической точки зрения, не столь уж и далекие времена. Это не позволяет исследователям до сих пор создать сколько-нибудь обобщающий труд по истории детства в России. Поскольку появление новых письменных источников маловероятно, то история детства и беспризорности в России до XVIIIв. скорее всего всегда будет носить концептуальный характер. Примечательно, что ни в одном документе светской и духовной властей исследуемой эпохи (Устав 996г. князя Владимира I, «Русская правда», «Правда Ярославичей», Судебники Ивана III и Ивана IV, решения Стоглавого собора 1551г., Соборное Уложение 1649г. и др.) нет никаких статей, посвященных детям-сиротам, беспризорникам. Это тем более удивительно, что имеются многочисленные свидетельства о помощи государства, церкви, общества виктимогенным и виктимным группам взрослого населения (нищие, вдовы, престарелые, инвалиды, умалишенные и т.п.).
Однако, отсутствие письменных источников также, по-своему, является источником. Можно предположить, что: 1. Не существовало или было очень незначительным явление детской беспризорности; 2. Отсутствовали сами понятия о ценности жизни ребенка и необходимости его опеки. Оба предположения только на первый взгляд кажутся маловероятными. Известно, что основной семейной моделью в России до XXв. была так называемая большая семья, состоящая из 3-4 поколений. К тому же, русские крестьяне жили общинами, члены которой часто были повязаны родством. При такой семейной модели общества, осиротевшие дети могли найти приют у ближних или дальних родственников, поочередно кормиться у односельчан, получать милостыню и т.п. Педагог и психолог М.Н.Рубинштейн отмечал, что в таких «семьях – обществах дети являлись, в сущности, общим достоянием, и потеря одного из родителей или обоих нисколько не меняла их положения» [16, с. 11].
Причинами, по которым крестьяне брали в свою семью осиротевших детей, были не столько чадолюбие, сострадание и милосердие, сколько соображения прагматического порядка. Нередко рачительные и рациональные главы семейств становились опекунами из-за желания увеличить надел общинной земли, получить в будущем дополнительные рабочие руки, получить денежное пособие и т.п. Кроме названных форм социальной помощи детям-сиротам, существовало еще одно явление минимизирующее детскую виктимогенность и превращение сирот в беспризорников и преступников. Оно было описано известным историком С.В.Бахрушиным: «В XVIIв. в патриархальных условиях Московского Государства этот вопрос (беспризорности – Д.П.) решался довольно просто: в обществе, страдавшем отсутствием свободных рабочих рук, ребенок-сирота и беспризорный ценился в хозяйстве как будущий работник, а частные лица охотно брали его на воспитание с тем, чтобы закабалить его затем навсегда на своей службе. Ребенок, потеряв родителей, не имея, чем прокормиться, бил челом во дворе к лицу, соглашавшемуся взять его к себе, отдавая себя в кабалу и этим обеспечивал себе пропитание. Государство пользовалось теми же приемами, отдавая беспризорных детей, оказавшихся у него на руках, частным лицам и церковным учреждениям на воспитание и предоставляя им за это пользоваться впоследствии бесплатным трудом своих воспитанников…
Это закабаление детей, взятых на воспитание, является наиболее примитивной формой заботы общества и государства о малолетних» [2, с. 2]. Не следует также забывать, что после принятия христианства помощь обездоленным людям оказывала церковь. И хотя не сохранилось никаких письменных свидетельств оказания такой помощи детям-сиротам, едва ли можно сомневаться, что они ее не получали наряду с калеками, сумасшедшими, нищими, больными и стариками. Таким образом, в Древней Руси и Московском государстве существовало достаточно много факторов, препятствующих виктимизации детей и превращению их в беспризорников. Несмотря на грубость и жестокость тех времен, нельзя отрицать наличие своеобразных форм защиты и определенной степени социальной защищенности детей-сирот.
Однако трудно предполагать, что детская беспризорность в те времена отсутствовала вообще. Виктимность самой жизни общества была очень высока. Основными виктимогенными факторами были эпидемии, войны, пожары, стихийные бедствия и практически постоянный спутник жизни людей – голод. Вот картина, которую рисует летописец: в 1128г. совсем не стало хлеба в стране. «Отцы и матери отдавали даром иноземным купцам своих детей» [10, с. 5-6]. Если к этому добавить стихийные бедствия, климатические катаклизмы, постоянные в «деревянной» Руси пожары и др., то становится очевидным, что никто в те времена, а особенно ребенок, не мог быть застрахован от опасности упасть на дно жизни.
Еще одним фактором детской виктимизации была христианская мораль церкви. После крещения Руси и установления моногамного брака, настоящими изгоями общества постепенно становятся «незаконнорожденные» дети. Уже в XIв. в киевских христианских кругах была крепка мысль, что «от греховного бо корени зол плод бывает» [15, с. 184]. Борясь за чистоту нравов, церковь культивировала негативное отношение к детям, рожденным вне брака. В обществе со временем сформировалось твердое убеждение, что из «незаконных» детей могут вырасти только тати (воры, разбойники) и блуди (гулящие, проститутки). Часто именно так и случалось, поскольку настороженное и презрительное отношение общества формировало и усиливало виктимность «незаконнорожденных» детей, толкало их в среду антиобщественных элементов. Таким образом, с достаточной большой долей вероятности, можно предполагать, что детская беспризорность в Древнерусском и Московском государстве имела место, хотя масштабы ее были относительно невелики. Вторая гипотеза, объясняющая причину отсутствия письменных источников по проблеме детства, видится в том, что этой проблеме вообще особого значения не придавали.
В отличие от России, Западная Европа располагает большим количеством архивных и других материалов по истории своих стран и народов. На основе этой весьма солидной базы исследователями были написаны работы не только обобщающие историю детства, но и по многим узкоспециальным вопросам: история семьи и семейной жизни, детские игры и игрушки, история детского костюма, история школьного образования и др. Настоящей сенсацией стала вышедшая в 1960г. книга Ф.Арьеса «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке» [1]. На основе анализа широкого круга источников, автор пришел к выводу, что до XVIв. в обществе отсутствовало понятие о ценности жизни ребенка. Детей не воспринимали как полноценные человеческие существа и ими не дорожили. Детская смертность была столь высока, что не вызывала не только больших переживаний, но даже эмоций. До конца XVIIв. в обществе существовало терпимое отношение к детоубийству. Если ребенку удавалось выжить, то очень рано, едва окрепнув физически, ребенок смешивался со взрослыми, разделяя с ними работу и игры. Из маленького дитя он сразу же становился молодым взрослым, минуя различные этапы юности, существовавшие, вероятно, до Средних веков.
Но если физическая жизнь ребенка значила так мало, то значительно сложнее для христианского миросознания обстояло дело с его бессмертной душой, особенно, если ребенок был крещен. Если ребенок умирал до крещения, это не давало повода для особенных переживаний. Хоронили такого ребенка где придется (под порогом, в саду и т.п.), как сегодня закапывают умершее домашнее животное. Ф.Арьес пишет, что «в эпоху расцвета Средневековья взрослые не слишком спешили окрестить своих детей, в самых тяжких случаях забывая это сделать» [1, с. 17]. Очевидно, средневековые пастыри были очень обеспокоены этим и приняли ряд установлений принуждающих родителей к крещению ребенка как можно скорее после рождения.
Перелом в сознании людей, как считал Ф.Арьес, начал происходить в XVIв., когда в ребенке увидели хрупкое творение Бога, которое необходимо воспитывать и оберегать. В течение XVI-XVIIвв. ребенок занял в семье место, какое невозможно представить в прошлые века. Маленький человек становится необходимым элементом повседневной жизни семьи; забота о его воспитании, устройстве, будущем переходит в разряд важнейших семейных задач. Поначалу восприняв критически, западноевропейские и американские исследователи в итоге признали основные положения Ф.Арьеса. Уже мало кто сомневается, что эмоциональная связь между родителями и детьми является «современным изобретением» человечества, а материнская не является «естественным» свойством женщин и не вытекает из их «природного инстинкта» [19, с. 145, 147, 148].
Трудно предполагать, что в Древней Руси и допетровской России отношение к детству было иным, чем в Западной Европе. Никаких свидетельств обратного нет. Но, скорее всего, в значительно менее, чем Западная Европа, урбанизированной России, роль семьи в воспитании была определяющей. Можно также предполагать, что взрослая часть общества дифференцировала детей по возрасту. Уже в Древней Руси появляются слова означающие возрастные группы: «дитя», т.е. тот, кто вскармливается грудью; «молодой» – ребенок 3-6 лет, воспитываемый матерью; «чадо» – 7-12 лет, начинающий обучаться; «отрок» – подросток 12-15 лет, проходящий специальное ученичество перед посвящением во взрослые члены рода или общины. Роль матери в деле воспитания детей была высока на протяжении всего периода взросления не только девочек, что понятно, но и мальчиков. Не случайно, на Руси человека, достигшего полной зрелости, называли словом «матерый», т.е. воспитанный матерью [8, с. 173]. Во всем остальном мы видим на Руси и в Московском государстве те же явления, что и в Западной Европе.
В первую очередь обращает на себя внимание очень высокая детская смертность. Из десяти родившихся в страду детей в русской деревне выживало двое, поскольку матери уже через несколько дней после родов уходили на полевые работы [17, с. 68]. Распространенным явлением было детоубийство. Известный юрист М.Н.Гернет в изданной в 1911г. книге «Детоубийство» писал: «Наши предки не составляли исключения относительно обычая убивать детей: детоубийство имело место и у них считалось дозволенным» [5, с. 288]. После образования государства и крещения Руси разбор дел об убийствах детей долгое время входил в компетенцию исключительно духовных судов. Лишь Соборное Уложение 1649г. отчасти передало рассмотрение этих дел в руки светских властей. При этом светское правосудие, в отличие от церковного, рассматривало детоубийство как привилегированный вид убийства, т.е. не представлявший большой общественной опасности. Наводит на определенные размышления такая же, как и в Западной Европе, забота церкви о как можно более скором крещении новорожденных. В том случае, если родители хотели окрестить ребенка, епископ Илья (XIIIв.) рекомендовал священнику не упустить момента и, бросив все, идти крестить – «любо си (если даже) и службу (церковную) остановите, нетусь в том греха» [14, с. 367].
Не отличало Россию от Запада и жестокое отношение к детям. Причем эта жестокость шла не от невежества, а была вполне осознанным методом воспитания. Составитель «Домостроя» протопоп Сильвестр давал такие советы отцам семейств: «Сына ли имаши, не дошед в нити в юности, но сокруша ему ребра; аще бо жезлом биеши его, не умрет, но здрав будет, дщерь ли имаши – положи на ней грозу свою». Этот суровый моралист запрещает даже смеяться и играть с ребенком [11, с. 145].
Но если все вышеперечисленные факты бездушного отношения к детям были характерной чертой эпохи, то продажа детей отличала Древнюю Русь от Западной Европы, где данное явление осталось в прошлом. Родители в голодные годы продавали своих детей проезжему «гостю» или даже отдавали их даром, – это было стихийное и массовое бедствие. Причем общественная мораль осуждала родителей только в том случае, если дети продавались «без нужды». Покупателями, очевидно, чаще всего были варяжские «гости», плывущие «в греки», где легко можно было продать «товар». Перед этим бедствием даже церковь была бессильна [14, с. 187]. Все это свидетельствует о том, что также как и в Западной Европе, в Древней Руси и Московском государстве ценность жизни ребенка была ничтожна мала и, за редким исключением детей знати, в нем не видели личности. Именно этим обстоятельством, а также сравнительно небольшим числом оставшихся без попечения детей объясняется отсутствие в документах эпохи упоминаний о помощи обездоленным детям.
В этой связи нельзя не коснуться еще одного вопроса. Масштабное развертывание в последние годы социальной работы в России привлекло внимание исследователей к ее различным аспектам. Появилось значительное число публикаций, посвященных истории вопроса, где, наряду с другими проблемами, рассматриваются вопросы детства. Отмечая безусловную значимость и достоинство данных публикаций, нельзя не отметить, что их авторы для подтверждения своих выводов часто используют одни и те же весьма немногочисленные факты, ссылаясь при этом не на первоисточник, а на ранее опубликованные работы. В качестве аргумента используется иногда известная историческая фальшивка – «Влесова книга». Имеет место расширительное толкование имеющихся архивных данных. В результате возникает идиллическая картина детства в средневековой России («В IXв. семья была многодетной, дети желанными», «В XVIв. высоко ценились родительская любовь и почитание старших» и т.п.) и всеобщей заботы об оставшихся без родительского попечения детях («История развития детского призрения началась со времен Великого князя Владимира», «Статья 99 Русской Правды вменяла в обязанности опекунам «печаловаться» о сиротах», «Ярослав Мудрый учредил сиротское училище» и др.).
Однако изучение первоисточников показывает, что до второй половины XVIIв. отсутствуют какие-либо документы, свидетельствующие о проявлении заботы о беспризорных детях. Например, такой факт, как открытие Ярославом Мудрым училища для сирот не подтверждается. Н.М.Карамзин, ссылаясь на Никоновскую и Новгородские летописи писал: «Летописцы средних веков говорят, что сей Великий Князь завел в Новгороде первое народное училище, где 300 отроков, дети Пресвитеров и Старейшин, приобретали сведения, нужные для Священного сана и гражданских чиновников». [9, с. 27, 212]. Пожалуй, наиболее часто цитируемым документом, на основании которого делаются выводы о проявляемой о детях-сиротах заботе, является «Поучение» Владимира Мономаха своим детям («насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте») [4, с.55]. Вместе с тем, следует помнить, что даже в XIXв. слово «сирота» имело более широкий смысл, чем сейчас. Под сиротой понимали не только ребенка, но и любого человека, оказавшегося без средств к существованию [6, с. 62].
Отсутствие письменных свидетельств не позволяет делать выводы о какой-либо деятельности, направленной на заботу о беспризорных детях. Имеющиеся в современных публикациях по истории социальной работы описания такой деятельности являются скорее всего механическим перенесением заботы о нищих, калеках, больных, раненых и т.п. на сферу детского призрения, экстраполяцией современных представлений о любви к детям на период Средних веков. Такого рода толкование прошлого не столь безобидно для науки, как это кажется на первый взгляд. Оно кардинальным образом переворачивает наши представления не только о беспризорности в прошлом, но и о детстве в целом. Познание подменяется умилением. Пережившие после выхода в свет книги Ф.Арьеса немалый психологический шок западные исследователи, тем не менее, позднее признали, что «особенно опасно считать сегодняшний стандарт социального и психологического обращения с детьми «естественным» и не зависящим от культуры и эпохи, и по нему измерять семейные отношения в прошлом» [7, с. 40].
Отечественные специалисты в области социальной педагогики также признают имеющиеся недостатки. Так, А.В.Мудрик отмечает, что «использование в социальной педагогике идей и данных других наук имеет определенные трудности и издержки». Называя главные из них, он пишет, что «некоторые идеи заимствуются в облегченном варианте, а порой фактически фальсифицируются в процессе их приспособления к социально-педагогическим нуждам» [12, с. 191]. В то же время, было бы неправильным обвинять авторов в научной недобросовестности. Подобного рода издержки в исследовании прошлого историки называют «добросовестными заблуждениями» и связаны они, вероятно, с искренним желанием современных ученых-педагогов привлечь внимание общественности к проблемам детства и беспризорности путем использования позитивных исторических фактов [13, с.10; с.37-38]. Историческая действительность, однако, далеко не всегда была такой, какой мы хотели бы ее видеть. Положение ребенка в Западной Европе стало меняться только с началом Нового времени. Гуманистическая литература сделала нормой человеческой культуры родительскую любовь и поставила ребенка в центр семейной жизни. Не случайно тогда же возникает педиатрия, как специальный раздел медицины, появляется, отличная от взрослой, детская одежда.
Медленное и робкое проникновение идей Просветителей в Россию стало ощущаться с середины XVIIв. Оправившись после Смутного времени, Московское государство расширяло свои пределы, росли старые и возникали новые города, все более частыми становились международные контакты. Началась, по выражению К.Валишевского, интеллектуальная эволюция страны [3, с.261]. Однако, рост городов, увеличившаяся мобильность населения, приезд все большего числа иностранцев на службу в Россию привели к увеличению числа внебрачных связей и «незаконнорожденных» детей. Это, в свою очередь, повлекло за собой увеличение числа беспризорников. В 1682г. в царствование Федора Алексеевича, появляется первый в истории России документ, говорящий о необходимости оказания помощи «нищенским детям». Указом царя предписывалось, как это было сделано в Европе, воспитывать «робят и девок» в специальных учреждениях, «дворах», где обучать ремеслам и наукам. Особое внимание обращалось на «цифирную» науку, как наиболее важную и нужную для всех, особенно для купцов. По желанию дети могли быть отданы на учение к мастерам [18, с. 118-119]. Однако осуществить намеченное не удалось. Через год молодой и широкообразованный царь умер.
Таким образом, отсутствие каких-либо письменных источников по вопросу детской беспризорности до конца XVIIв. объясняется двумя взаимосвязанными и взаимодополняющими друг друга причинами: незначительностью числа детей-беспризорников и большим равнодушием взрослой части общества к детям и их проблемам. Главными факторами, сдерживающими детскую виктимизацию были большая семья, русская сельская община и, как ни странно, крепостное состояние общества. Как и в Западной Европе, в период Средних веков в России отмечается бездушное и жестокое отношение к детям (огромная смертность, детоубийства, продажа детей, телесные наказания – как главный метод воспитания и др.).
Ценность жизни ребенка была так ничтожно мала, что заботиться о ее сохранении не считали нужным. Поэтому в документах эпохи, предписывающих оказывать помощь страждущим (нищим, инвалидам, престарелым, больным, пленным), дети-беспризорники даже не упоминаются. Главным источником пополнения их рядов были «незаконнорожденные» дети, которым общество отказывало даже в праве на сострадание. «Бунташный» XVIIв. стал началом коренного перелома в жизни российского общества. Этот перелом не мог не отразиться на детях и на отношении к ним общества. С одной стороны, – начавшаяся модернизация стала обострять проблему беспризорности; с другой, – пока еще робкое проникновение в Россию идей западноевропейского Просвещения положило начало изменению отношения взрослой части общества к детям.
http://detovoditel.ucoz.ru/publ/viktimologicheskie_problemy_detstva_v_drevnej_rusi_i_dopetrovskoj_rossii_x_xvii_vv/1-1-0-35
Однако, отсутствие письменных источников также, по-своему, является источником. Можно предположить, что: 1. Не существовало или было очень незначительным явление детской беспризорности; 2. Отсутствовали сами понятия о ценности жизни ребенка и необходимости его опеки. Оба предположения только на первый взгляд кажутся маловероятными. Известно, что основной семейной моделью в России до XXв. была так называемая большая семья, состоящая из 3-4 поколений. К тому же, русские крестьяне жили общинами, члены которой часто были повязаны родством. При такой семейной модели общества, осиротевшие дети могли найти приют у ближних или дальних родственников, поочередно кормиться у односельчан, получать милостыню и т.п. Педагог и психолог М.Н.Рубинштейн отмечал, что в таких «семьях – обществах дети являлись, в сущности, общим достоянием, и потеря одного из родителей или обоих нисколько не меняла их положения» [16, с. 11].
Причинами, по которым крестьяне брали в свою семью осиротевших детей, были не столько чадолюбие, сострадание и милосердие, сколько соображения прагматического порядка. Нередко рачительные и рациональные главы семейств становились опекунами из-за желания увеличить надел общинной земли, получить в будущем дополнительные рабочие руки, получить денежное пособие и т.п. Кроме названных форм социальной помощи детям-сиротам, существовало еще одно явление минимизирующее детскую виктимогенность и превращение сирот в беспризорников и преступников. Оно было описано известным историком С.В.Бахрушиным: «В XVIIв. в патриархальных условиях Московского Государства этот вопрос (беспризорности – Д.П.) решался довольно просто: в обществе, страдавшем отсутствием свободных рабочих рук, ребенок-сирота и беспризорный ценился в хозяйстве как будущий работник, а частные лица охотно брали его на воспитание с тем, чтобы закабалить его затем навсегда на своей службе. Ребенок, потеряв родителей, не имея, чем прокормиться, бил челом во дворе к лицу, соглашавшемуся взять его к себе, отдавая себя в кабалу и этим обеспечивал себе пропитание. Государство пользовалось теми же приемами, отдавая беспризорных детей, оказавшихся у него на руках, частным лицам и церковным учреждениям на воспитание и предоставляя им за это пользоваться впоследствии бесплатным трудом своих воспитанников…
Это закабаление детей, взятых на воспитание, является наиболее примитивной формой заботы общества и государства о малолетних» [2, с. 2]. Не следует также забывать, что после принятия христианства помощь обездоленным людям оказывала церковь. И хотя не сохранилось никаких письменных свидетельств оказания такой помощи детям-сиротам, едва ли можно сомневаться, что они ее не получали наряду с калеками, сумасшедшими, нищими, больными и стариками. Таким образом, в Древней Руси и Московском государстве существовало достаточно много факторов, препятствующих виктимизации детей и превращению их в беспризорников. Несмотря на грубость и жестокость тех времен, нельзя отрицать наличие своеобразных форм защиты и определенной степени социальной защищенности детей-сирот.
Однако трудно предполагать, что детская беспризорность в те времена отсутствовала вообще. Виктимность самой жизни общества была очень высока. Основными виктимогенными факторами были эпидемии, войны, пожары, стихийные бедствия и практически постоянный спутник жизни людей – голод. Вот картина, которую рисует летописец: в 1128г. совсем не стало хлеба в стране. «Отцы и матери отдавали даром иноземным купцам своих детей» [10, с. 5-6]. Если к этому добавить стихийные бедствия, климатические катаклизмы, постоянные в «деревянной» Руси пожары и др., то становится очевидным, что никто в те времена, а особенно ребенок, не мог быть застрахован от опасности упасть на дно жизни.
Еще одним фактором детской виктимизации была христианская мораль церкви. После крещения Руси и установления моногамного брака, настоящими изгоями общества постепенно становятся «незаконнорожденные» дети. Уже в XIв. в киевских христианских кругах была крепка мысль, что «от греховного бо корени зол плод бывает» [15, с. 184]. Борясь за чистоту нравов, церковь культивировала негативное отношение к детям, рожденным вне брака. В обществе со временем сформировалось твердое убеждение, что из «незаконных» детей могут вырасти только тати (воры, разбойники) и блуди (гулящие, проститутки). Часто именно так и случалось, поскольку настороженное и презрительное отношение общества формировало и усиливало виктимность «незаконнорожденных» детей, толкало их в среду антиобщественных элементов. Таким образом, с достаточной большой долей вероятности, можно предполагать, что детская беспризорность в Древнерусском и Московском государстве имела место, хотя масштабы ее были относительно невелики. Вторая гипотеза, объясняющая причину отсутствия письменных источников по проблеме детства, видится в том, что этой проблеме вообще особого значения не придавали.
В отличие от России, Западная Европа располагает большим количеством архивных и других материалов по истории своих стран и народов. На основе этой весьма солидной базы исследователями были написаны работы не только обобщающие историю детства, но и по многим узкоспециальным вопросам: история семьи и семейной жизни, детские игры и игрушки, история детского костюма, история школьного образования и др. Настоящей сенсацией стала вышедшая в 1960г. книга Ф.Арьеса «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке» [1]. На основе анализа широкого круга источников, автор пришел к выводу, что до XVIв. в обществе отсутствовало понятие о ценности жизни ребенка. Детей не воспринимали как полноценные человеческие существа и ими не дорожили. Детская смертность была столь высока, что не вызывала не только больших переживаний, но даже эмоций. До конца XVIIв. в обществе существовало терпимое отношение к детоубийству. Если ребенку удавалось выжить, то очень рано, едва окрепнув физически, ребенок смешивался со взрослыми, разделяя с ними работу и игры. Из маленького дитя он сразу же становился молодым взрослым, минуя различные этапы юности, существовавшие, вероятно, до Средних веков.
Но если физическая жизнь ребенка значила так мало, то значительно сложнее для христианского миросознания обстояло дело с его бессмертной душой, особенно, если ребенок был крещен. Если ребенок умирал до крещения, это не давало повода для особенных переживаний. Хоронили такого ребенка где придется (под порогом, в саду и т.п.), как сегодня закапывают умершее домашнее животное. Ф.Арьес пишет, что «в эпоху расцвета Средневековья взрослые не слишком спешили окрестить своих детей, в самых тяжких случаях забывая это сделать» [1, с. 17]. Очевидно, средневековые пастыри были очень обеспокоены этим и приняли ряд установлений принуждающих родителей к крещению ребенка как можно скорее после рождения.
Перелом в сознании людей, как считал Ф.Арьес, начал происходить в XVIв., когда в ребенке увидели хрупкое творение Бога, которое необходимо воспитывать и оберегать. В течение XVI-XVIIвв. ребенок занял в семье место, какое невозможно представить в прошлые века. Маленький человек становится необходимым элементом повседневной жизни семьи; забота о его воспитании, устройстве, будущем переходит в разряд важнейших семейных задач. Поначалу восприняв критически, западноевропейские и американские исследователи в итоге признали основные положения Ф.Арьеса. Уже мало кто сомневается, что эмоциональная связь между родителями и детьми является «современным изобретением» человечества, а материнская не является «естественным» свойством женщин и не вытекает из их «природного инстинкта» [19, с. 145, 147, 148].
Трудно предполагать, что в Древней Руси и допетровской России отношение к детству было иным, чем в Западной Европе. Никаких свидетельств обратного нет. Но, скорее всего, в значительно менее, чем Западная Европа, урбанизированной России, роль семьи в воспитании была определяющей. Можно также предполагать, что взрослая часть общества дифференцировала детей по возрасту. Уже в Древней Руси появляются слова означающие возрастные группы: «дитя», т.е. тот, кто вскармливается грудью; «молодой» – ребенок 3-6 лет, воспитываемый матерью; «чадо» – 7-12 лет, начинающий обучаться; «отрок» – подросток 12-15 лет, проходящий специальное ученичество перед посвящением во взрослые члены рода или общины. Роль матери в деле воспитания детей была высока на протяжении всего периода взросления не только девочек, что понятно, но и мальчиков. Не случайно, на Руси человека, достигшего полной зрелости, называли словом «матерый», т.е. воспитанный матерью [8, с. 173]. Во всем остальном мы видим на Руси и в Московском государстве те же явления, что и в Западной Европе.
В первую очередь обращает на себя внимание очень высокая детская смертность. Из десяти родившихся в страду детей в русской деревне выживало двое, поскольку матери уже через несколько дней после родов уходили на полевые работы [17, с. 68]. Распространенным явлением было детоубийство. Известный юрист М.Н.Гернет в изданной в 1911г. книге «Детоубийство» писал: «Наши предки не составляли исключения относительно обычая убивать детей: детоубийство имело место и у них считалось дозволенным» [5, с. 288]. После образования государства и крещения Руси разбор дел об убийствах детей долгое время входил в компетенцию исключительно духовных судов. Лишь Соборное Уложение 1649г. отчасти передало рассмотрение этих дел в руки светских властей. При этом светское правосудие, в отличие от церковного, рассматривало детоубийство как привилегированный вид убийства, т.е. не представлявший большой общественной опасности. Наводит на определенные размышления такая же, как и в Западной Европе, забота церкви о как можно более скором крещении новорожденных. В том случае, если родители хотели окрестить ребенка, епископ Илья (XIIIв.) рекомендовал священнику не упустить момента и, бросив все, идти крестить – «любо си (если даже) и службу (церковную) остановите, нетусь в том греха» [14, с. 367].
Не отличало Россию от Запада и жестокое отношение к детям. Причем эта жестокость шла не от невежества, а была вполне осознанным методом воспитания. Составитель «Домостроя» протопоп Сильвестр давал такие советы отцам семейств: «Сына ли имаши, не дошед в нити в юности, но сокруша ему ребра; аще бо жезлом биеши его, не умрет, но здрав будет, дщерь ли имаши – положи на ней грозу свою». Этот суровый моралист запрещает даже смеяться и играть с ребенком [11, с. 145].
Но если все вышеперечисленные факты бездушного отношения к детям были характерной чертой эпохи, то продажа детей отличала Древнюю Русь от Западной Европы, где данное явление осталось в прошлом. Родители в голодные годы продавали своих детей проезжему «гостю» или даже отдавали их даром, – это было стихийное и массовое бедствие. Причем общественная мораль осуждала родителей только в том случае, если дети продавались «без нужды». Покупателями, очевидно, чаще всего были варяжские «гости», плывущие «в греки», где легко можно было продать «товар». Перед этим бедствием даже церковь была бессильна [14, с. 187]. Все это свидетельствует о том, что также как и в Западной Европе, в Древней Руси и Московском государстве ценность жизни ребенка была ничтожна мала и, за редким исключением детей знати, в нем не видели личности. Именно этим обстоятельством, а также сравнительно небольшим числом оставшихся без попечения детей объясняется отсутствие в документах эпохи упоминаний о помощи обездоленным детям.
В этой связи нельзя не коснуться еще одного вопроса. Масштабное развертывание в последние годы социальной работы в России привлекло внимание исследователей к ее различным аспектам. Появилось значительное число публикаций, посвященных истории вопроса, где, наряду с другими проблемами, рассматриваются вопросы детства. Отмечая безусловную значимость и достоинство данных публикаций, нельзя не отметить, что их авторы для подтверждения своих выводов часто используют одни и те же весьма немногочисленные факты, ссылаясь при этом не на первоисточник, а на ранее опубликованные работы. В качестве аргумента используется иногда известная историческая фальшивка – «Влесова книга». Имеет место расширительное толкование имеющихся архивных данных. В результате возникает идиллическая картина детства в средневековой России («В IXв. семья была многодетной, дети желанными», «В XVIв. высоко ценились родительская любовь и почитание старших» и т.п.) и всеобщей заботы об оставшихся без родительского попечения детях («История развития детского призрения началась со времен Великого князя Владимира», «Статья 99 Русской Правды вменяла в обязанности опекунам «печаловаться» о сиротах», «Ярослав Мудрый учредил сиротское училище» и др.).
Однако изучение первоисточников показывает, что до второй половины XVIIв. отсутствуют какие-либо документы, свидетельствующие о проявлении заботы о беспризорных детях. Например, такой факт, как открытие Ярославом Мудрым училища для сирот не подтверждается. Н.М.Карамзин, ссылаясь на Никоновскую и Новгородские летописи писал: «Летописцы средних веков говорят, что сей Великий Князь завел в Новгороде первое народное училище, где 300 отроков, дети Пресвитеров и Старейшин, приобретали сведения, нужные для Священного сана и гражданских чиновников». [9, с. 27, 212]. Пожалуй, наиболее часто цитируемым документом, на основании которого делаются выводы о проявляемой о детях-сиротах заботе, является «Поучение» Владимира Мономаха своим детям («насколько можете, по силам кормите и подавайте сироте») [4, с.55]. Вместе с тем, следует помнить, что даже в XIXв. слово «сирота» имело более широкий смысл, чем сейчас. Под сиротой понимали не только ребенка, но и любого человека, оказавшегося без средств к существованию [6, с. 62].
Отсутствие письменных свидетельств не позволяет делать выводы о какой-либо деятельности, направленной на заботу о беспризорных детях. Имеющиеся в современных публикациях по истории социальной работы описания такой деятельности являются скорее всего механическим перенесением заботы о нищих, калеках, больных, раненых и т.п. на сферу детского призрения, экстраполяцией современных представлений о любви к детям на период Средних веков. Такого рода толкование прошлого не столь безобидно для науки, как это кажется на первый взгляд. Оно кардинальным образом переворачивает наши представления не только о беспризорности в прошлом, но и о детстве в целом. Познание подменяется умилением. Пережившие после выхода в свет книги Ф.Арьеса немалый психологический шок западные исследователи, тем не менее, позднее признали, что «особенно опасно считать сегодняшний стандарт социального и психологического обращения с детьми «естественным» и не зависящим от культуры и эпохи, и по нему измерять семейные отношения в прошлом» [7, с. 40].
Отечественные специалисты в области социальной педагогики также признают имеющиеся недостатки. Так, А.В.Мудрик отмечает, что «использование в социальной педагогике идей и данных других наук имеет определенные трудности и издержки». Называя главные из них, он пишет, что «некоторые идеи заимствуются в облегченном варианте, а порой фактически фальсифицируются в процессе их приспособления к социально-педагогическим нуждам» [12, с. 191]. В то же время, было бы неправильным обвинять авторов в научной недобросовестности. Подобного рода издержки в исследовании прошлого историки называют «добросовестными заблуждениями» и связаны они, вероятно, с искренним желанием современных ученых-педагогов привлечь внимание общественности к проблемам детства и беспризорности путем использования позитивных исторических фактов [13, с.10; с.37-38]. Историческая действительность, однако, далеко не всегда была такой, какой мы хотели бы ее видеть. Положение ребенка в Западной Европе стало меняться только с началом Нового времени. Гуманистическая литература сделала нормой человеческой культуры родительскую любовь и поставила ребенка в центр семейной жизни. Не случайно тогда же возникает педиатрия, как специальный раздел медицины, появляется, отличная от взрослой, детская одежда.
Медленное и робкое проникновение идей Просветителей в Россию стало ощущаться с середины XVIIв. Оправившись после Смутного времени, Московское государство расширяло свои пределы, росли старые и возникали новые города, все более частыми становились международные контакты. Началась, по выражению К.Валишевского, интеллектуальная эволюция страны [3, с.261]. Однако, рост городов, увеличившаяся мобильность населения, приезд все большего числа иностранцев на службу в Россию привели к увеличению числа внебрачных связей и «незаконнорожденных» детей. Это, в свою очередь, повлекло за собой увеличение числа беспризорников. В 1682г. в царствование Федора Алексеевича, появляется первый в истории России документ, говорящий о необходимости оказания помощи «нищенским детям». Указом царя предписывалось, как это было сделано в Европе, воспитывать «робят и девок» в специальных учреждениях, «дворах», где обучать ремеслам и наукам. Особое внимание обращалось на «цифирную» науку, как наиболее важную и нужную для всех, особенно для купцов. По желанию дети могли быть отданы на учение к мастерам [18, с. 118-119]. Однако осуществить намеченное не удалось. Через год молодой и широкообразованный царь умер.
Таким образом, отсутствие каких-либо письменных источников по вопросу детской беспризорности до конца XVIIв. объясняется двумя взаимосвязанными и взаимодополняющими друг друга причинами: незначительностью числа детей-беспризорников и большим равнодушием взрослой части общества к детям и их проблемам. Главными факторами, сдерживающими детскую виктимизацию были большая семья, русская сельская община и, как ни странно, крепостное состояние общества. Как и в Западной Европе, в период Средних веков в России отмечается бездушное и жестокое отношение к детям (огромная смертность, детоубийства, продажа детей, телесные наказания – как главный метод воспитания и др.).
Ценность жизни ребенка была так ничтожно мала, что заботиться о ее сохранении не считали нужным. Поэтому в документах эпохи, предписывающих оказывать помощь страждущим (нищим, инвалидам, престарелым, больным, пленным), дети-беспризорники даже не упоминаются. Главным источником пополнения их рядов были «незаконнорожденные» дети, которым общество отказывало даже в праве на сострадание. «Бунташный» XVIIв. стал началом коренного перелома в жизни российского общества. Этот перелом не мог не отразиться на детях и на отношении к ним общества. С одной стороны, – начавшаяся модернизация стала обострять проблему беспризорности; с другой, – пока еще робкое проникновение в Россию идей западноевропейского Просвещения положило начало изменению отношения взрослой части общества к детям.
http://detovoditel.ucoz.ru/publ/viktimologicheskie_problemy_detstva_v_drevnej_rusi_i_dopetrovskoj_rossii_x_xvii_vv/1-1-0-35
